Владимир Казаков - Вечный порт с именем Юность
– А теперь? Зашла как-то, смотрю, на листах твои рожицы!
– Так ведь наброски! Эскизики, и ничего больше. Ваш лик маслом выписывали, а меня так, небрежно, карандашиком. О-чер-та-ния! Не фундаментально. В историю живописи я не войду.
– Войдешь ли – не знаю, а вот влезешь со своим настырным характером обязательно!
– О-го-го! – снова раскатилось по лесу.
– Ну, истинный жеребец! – возмутилась Лехнова. – Людей булгачит!.. Выскакивай и беги, а то поселок разбудит. Вот пусть Богунец тебя «нарисует», Наташка.
– Э, нет! Он художник только по прозвищу.
– Давай одевайся! Да не загуливай, не загуливай. Завтра у тебя проверка по технике пилотирования.
XX
Для проверки техники пилотирования инспекторы разделили летный состав. Новый, незнакомый спасателям, малорослый, но кряжистый инспектор, сразу же получивший прозвище Квадрат, взял командиров экипажей, а Гладиков – вторых пилотов.
Проверочные полеты всегда трудны для летчиков. Даже для опытных. Нужно показать в воздухе не только, что ты умеешь летать, но и как выполняешь от взлета до посадки инструкции. Практически инструкции и наставления, как говорят, «написанные кровью пилотов», регламентируют каждую фазу подготовки и каждый элемент полета. Нельзя, на пример, сесть в кабину вертолета, не обойдя машину по определенному маршруту, не осмотрев ее. Увидел грязь (в авиации грязь считается дефектом), недовернутый дзус42, капельку масла на пробке редуктора – пригласи техника. Перед взлетом обязательно должна быть прочитана «карта», да не просто скороговоркой, а выразительно, громко, в два голоса.
Первый пилот: «Заправка?»
Второй пилот: «Тысяча литров».
Первый пилот: «Авиагоризонт?»
Второй пилот: «Разаретирован».
И так далее, пунктов двадцать, тридцать, в зависимости от типа машины.
Нельзя взлетать, не пристегнувшись к сиденью ремнями. В воздухе нельзя делать крен больше сорока пяти градусов. Нельзя. Не положено. Запрещается…
Кое-чем из обязательного по инструкции летчики в обычных полетах пренебрегают. Когда очень жарко, один из пилотов снимает наушники или шлем, например. Вроде бы пустяк? Но каждому ясно, что, хоть на время лишившись радиоконтакта с диспетчером, пилот может не услышать важную команду и попасть в неприятную ситуацию. С каждым годом в небе становится все теснее, скорости сближения растут, и важно не только «смотреть в оба», но и отлично слышать друг друга и бдительную Землю.
Пилотам не дают забывать инструкции. Каждый сдает по ним зачеты и перед зимней, и перед весенней, и перед летней навигацией, и еще десятки раз в году по разным поводам. Знакомы они со всякими наставлениями очень даже неплохо, но, увы, не всегда выполняют. И тот, кто это делает постоянно, злостно, – обязательно попадает «на зуб» инспектору во время проверки техники пилотирования, потому что пренебрежение к заведенным порядкам у такого пилота входят в привычку, и как бы он ни напрягал внимание в контрольном полете, все равно что-нибудь упустит и «засыплется».
Много значит, и кто из инспекторов тебя проверяет.
Наташа Луговая поднялась в воздух с Гладиковым. Девушка пилотировала неспокойно, тем более что при последней встрече, когда она нарушила «запретную зону», Гладиков накричал на нее и сделал просечку в талоне пилотского свидетельства.
– Набор энергичней!.. Крен на развороте непостоянный… держите, держите, Луговая! Ну, куда, куда вы затянули второй разворот?.. А высоту кто будет держать? Пушкин?.. Ну, дорогая, ваш полет по всем Параметрам даже на тройку не тянет! – ворчал Гладиков.
Мокрая от напряжения Наташа кисло улыбалась.
– Я же не села еще, товарищ инспектор.
– Боюсь, что тогда, кроме плохой оценки, я ничего поставить и не смогу! – И Гладиков снова завел тягомотину: – Скорость… Обороты лишние уберите – мотор жалеть надо… Пора бы уже и запросить вам посадку… Чего тянете?
Наташа выполнила приказ, хотя с запросом можно было еще и подождать. Гладиков все время хватался за ручку управления и исправлял ее ошибки. Постоянный словесный нажим и дерганье ручки вконец вывели из себя девушку, и ей уже не верилось, что она сможет посадить вертолет. И действительно, неточно рассчитав и неуверенно зависнув около посадочного знака, она так «приложила» машину, что даже тюльпан несущего винта на мгновение опустился почти до земли.
– Приехали? – зло спросил Гладиков и, приставив палец к виску, покрутил его. – Винтом землю пощупать захотелось?
– Идите вы…
– Что-о? Назначаю вам дополнительную тренировку! Проверять буду сам! Вы очень грубы, Луговая!
– А вы зануда, каких и саамский бог не видывал! От вашего пришепетывания и у аса руки опустятся!
– Вон из кабины!
– Мне еще в зону лететь. Не вылезу!
– Техников позвать, чтобы вас вынесли?
– Ладно. Мучайте других!..
Инспектор Квадрат после нескольких полетов, ожидая дозаправки топливных баков вертолета, курил в сторонке. Подошла Лехнова, остановилась рядом. Подумала: «Он теперь вместо Ивана». И всплыл разговор с Воеводиным, когда тот перед отлетом в Монголию вот так же проверял ребят:
– Ну, как дела, Иван?
– Отлично летают ребята. За Богунца не перестаю беспокоиться. Слетал он как надо, но вижу – это другой Богунец, не тот, который летает без инспектора.
– Лих?
– Сегодня очень скромен. Мне даже скучно с ним стало. Не дыми на меня своей поганой «Примой»! – отмахнулась от пахучего облака Лехнова.
– Прости, Галя… Как ты-то?.. Значит, точка! Никакой надежды? К Комарову?
– Осуждаешь, что ли?
– Удивляюсь, почему тянете? Сможешь жить?
– А ты с женой?
– Я же сказал тебе… тогда!
– Ведь ты раньше знал, что на Кольский я за тобой перевелась? Чувствовал. И избегал. Теперь все перегорело. Не стал Иван Воеводин моим, но именно за это теперь я уважаю его намного больше. Вот так-то, Ваня, разлюбезный мой! У тебя чести переизбыток, а меня гордость состарила. Я неприступной королевой себя считала, высокого, чернобрового принца ждала. Потом тебя… Потом, глядь… на королеву-то уж никто глаз не кладет и всерьез за женщину не принимает! Принца своего сама же и убила. Да и был ли он среди вас, бродяг?
– Ожников хотел из меня свата сделать. Давно ты нравишься ему.
– Тоже, нашел принца!
– Ну, а Михаил разве не принц?
– К нему чувство особое. Наверное, больше материнское. Я видела его и в радости, и в горе. Хороший он, очень теплый человечище и… беспомощный. В несчастье беспомощный, в личном. А беды на него как дождь… Тебе сознаюсь: на счет материнского чувства вру я, Ваня. Стесняюсь возраста. Люблю я его! – И вздрогнула от собственного вранья. – Поздней любовью, но она, по-моему, и есть самая крепкая…
